что ты всегда будешь знать, когда восходит и заходит солнце. – Я твержу ей, как мне жаль, что я не смогу жевать для нее пищу, когда ей исполнится четыре месяца, или, когда подрастет, вдоволь кормить рыбой, чтобы она стала искусной в рыбной ловле. – А если тебе покажется, будто приближается дух, помни: на него надо плюнуть, ведь духи боятся слюны, она поражает их проказой.

Я учу дочь распознавать, как отличить шелест ветра в ветвях деревьев от звуков пробирающегося по тропе животного, задевающего кусты и лианы, как смотреть на небо и по количеству звезд определять, будет ли на рассвете дождь, туман или роса, и самое главное: как найти свое место в мире.

– От моей а-ма ко мне и от меня к тебе, знай, что у каждого растения, животного и пылинки есть душа. Ты должна делать правильный выбор, чтобы мир оставался в равновесии. – Пробормотав эти слова, я настороженно жду, что дух спустится и высосет дыхание прямо из моих легких в наказание за то, что я сохранила жизнь дочери, а не отправила ее в великое озеро кипящей крови.

Спустя несколько часов А-ма возвращается с корзиной для сбора чая, пристегнутой к спине. В гроте, где мы будем защищены на протяжении всей ночи, она разбивает лагерь. Распаковывает чистую одежду, а также тряпки, которые можно сунуть между ног, чтобы впитывали кровь. Для девочки она принесла пеленки, в том числе чепчик с амулетами.

А-ма осматривает место, где появился на свет ребенок. У меня кровотечение, но не слишком обильное. Мне не понадобились ни опиум, ни припарки, но я измучена тем, что долгие месяцы скрывала свою беременность, родами и разочарованием от того, что Саньпа не вернулся вовремя. Я лежу на боку, прижав к груди Колючку. Луна освещает деревья, рассыпая по роще тени от листьев. Если бы дочь могла запомнить этот момент!..

К моему пробуждению А-ма уже развела костер и нагрела воды. Утром я чувствую себя гораздо хуже физически: боль, усталость, пустота. В меня словно вселился дух: потерянный, недоумевающий, но полный решимости совершить свои злодеяния.

Пока я ем, мама держит Колючку.

– Посмотри вокруг, – воркует она, обращаясь к малышке. – Это материнское дерево. А это сестринские. Возможно, ты никогда больше не увидишь это место, но оно принадлежит тебе по праву. В этой земле течет наша кровь. Она питает эти деревья. Ты – часть их, а они – часть тебя. – А-ма делает паузу, прежде чем продолжить: – Церемония наречения не состоится, поскольку ни твой отец, ни один из твоих дедов не могут совершить этот обряд. Ты будешь жить вне традиций акха, но возьмешь с собой два подарка, когда сегодня покинешь нашу гору.

А-ма смотрит на меня, привлекая мое внимание. Я опускаю миску и обращаюсь в слух.

– Во-первых, я нарекаю тебя Янье. Ты первая дочь моей единственной дочери Лиянь – Янье.

В отсутствие отца, который мог бы выбрать правильное имя, моя дочь никогда не научится перечислять своих предков. Острота сожаления вонзается мне в грудь, четко, жестоко, бесповоротно.

– Во-вторых, – продолжает А-ма, – я дарю тебе самый ценный подарок, который есть у женщин в нашем роду.

Одной рукой она тянется к корзинке, которую принесла с собой, и достает круглый черный блин. Завернутый в рисовую бумагу, он не очень велик – примерно восемнадцать сантиметров в диаметре и два сантиметра толщиной. Чернильные рисунки потускнели от времени. Всю свою жизнь я прожила в одном доме с мамой, но никогда раньше не видела чайных блинов. И, хотя это и неважно, думала, что мы, акха, вообще не изготавливаем такие блины, и тем более не заворачиваем их в узорчатую бумагу. Потому-то чайный мастер У и учил всех в деревне, что нужно делать.

Отвечая на мои невысказанные мысли, А-ма говорит:

– С тех пор как я вышла замуж за твоего а-ба, я прятала чайный блин в самом безопасном месте нашего дома – между семейным алтарем на женской половине и местом, где мы захоранивали последы. Девочка, ты думаешь, что много узнала о чае, когда здесь гостил чужак со своим сыном? Он утверждал, что прибыл сюда, чтобы спасти пуэр от исчезновения! – Даже сейчас она фыркает от отвращения к господину Хуану. – Он ничего не знает. Он ничему не научился. Он искал выдержанный чай? Вот выдержанный чай. Этот блин пережил множество опасностей. Твоя прабабушка прятала его от японцев в тридцатые годы. Твоя бабушка прятала его от революционеров в сороковые годы. На мне лежала ответственность за его защиту в мрачные годы «Большого скачка» в пятидесятых, когда плантации чайных деревьев вырубили и заменили чайными террасами. Нам пришлось отказаться от привычных способов обработки листьев и производить огромное количество некачественного чая на продажу. Мы так много работали, но не ели досыта. Многие умерли от голода.

Обычно А-ма осторожна в выражениях, цедит слова по одному. Но не в этот раз, и ее напор – прямое указание на то, что мне нужно впитывать новые сведения о ней и об этом странном чайном блине.

– Затем наступили шестидесятые и семидесятые годы, – продолжает она, – и хунвэйбины[13] стремились уничтожить «четыре пережитка»: старое мышление, старую культуру, старые обычаи и старые привычки. Нам больше не разрешали пить чай, потому что считалось, дескать, он напоминает о часах отдыха, как будто мы вообще когда-то отдыхали. Нас заставили снести ворота духов и деревенские качели. Сохранить старые порядки означало совершить политическое преступление, но никому и в голову не приходило, что они забудутся навсегда. Разве кто-то вроде меня не сбережет их? Разве позволит «исчезнуть» такой ценной вещи, как чай, как болтал тот придурочный чужак?

Если бы она хоть намекнула обо всем этом господину Хуану! Решилась помочь ему…

– Этот чайный блин, – говорит она, обращаясь к Янье, – на протяжении многих поколений принадлежит женщинам в нашей семье. Это лучший подарок, который я могу сделать тебе, моя внучка, но он хранит много тайн и много страданий. Носи его с собой, куда бы ты ни пошла, как напоминание о том, кто ты есть и откуда ты.

А-ма кладет мою малышку на чайный блин так, чтобы он служил опорой ее тонкой шейке, возвышаясь над головкой, словно веер или нимб, а затем укутывает тельце сотканным вручную покрывалом. Она берет Янье на руки и отдает ее мне.

– Тебе пора.

Я в ужасе качаю головой.

– Иди вниз по склону. – А-ма смотрит на голубые вершины, окутанные туманом. Стиснув зубы, снимает с пояса нож и сует мне за пояс. – Защищайся, если что, –